Продолжение разбора в балинтовской группе
Виктория вернулась в круг:
– Спасибо группе. Это было интенсивно. Ваши чувства и анализ ударили точно в цель.
Я осознала, как яростно ожидала от клиентки благодарности? Прогресса? Подтверждения, что я – хороший психолог? Мое «включись!» было криком: «Дай мне почувствовать себя компетентной! Докажи, что мои усилия не напрасны!». Я требовала от неё эмоций, чтобы успокоить свою тревогу и беспомощность. Я хотела, чтобы она позаботилась обо мне как о специалисте.
Группа точно отразила мои скачки из спасителя в преследователя. И в этом я полностью потеряла клиентку как человека. Я боролась не с её горем, а со своей фрустрацией и страхом профессионального провала. Моя вспышка – это проявление моей паники: «А справлюсь ли я? Достаточна ли я для такой боли?». Я заставила её нести вину за мою невыносимую беспомощность.
Я поняла, что завидую её «стене». Да, зависть! Её способность так отключиться кажется мне защитой, которой у меня нет. Когда я сталкиваюсь с чем-то невыносимым я, в отличие от неё, не могу окаменеть. Я вскипаю, как показала сессия. Моя агрессия – это оборотная сторона моей неспособности вынести её отсутствие чувств и свою собственную уязвимость перед этим. Я ненавидела в ней то, чего мне самой не хватает – «каменной» защиты.
Моя ярость и последующая вина показали мои пределы, страхи, нарциссическую рану (страх несостоятельности). И, вероятно, они напрямую связаны с тем, что происходит у клиентки внутри – с той бурей чувств, которую она сдерживает и которая так пугающе невыносима, что даже я, психолог, не смогла её контейнировать и взорвалась. Мой срыв – это окно в её внутренний мир.
Ещё через месяц Виктория дополнила:
– На следующей сессии клиентка тихо сказала: «Я думала, вы меня выгоните». Мы поговорили об этом. Я извинилась за свой срыв, но заверила, что буду с ней и со всей её болью рядом.
Через сессию после этого она вдруг сказала: «Я злюсь на маму». И замолчала. Потом: «Она оставила меня одну. С этим…». И неожиданно добавила, глядя в окно: «Знаете, как тот камень у вас на полке… холодный и вечный. Я думала, я должна стать такой же». И снова долгое молчание. Но это было уже наполненное молчание. Я просто ждала, дышала вместе с ней… Этот «камень» – моя маленькая статуэтка – вдруг стал нашим общим символом. Не стеной, а мостиком.
Стало очевидно, что её замороженность – это тест. Смогу ли я выдержать? Не сбегу ли? Не взорвусь ли снова? Моя честность о своём срыве и извинения стали ответом: «Да, я человек, я могу ошибаться, но я здесь и я стараюсь выдерживать тебя и твою боль». Каждая сессия теперь – это баланс между моим терпением и готовностью мягко, но настойчиво приглашать её к контакту («Что сейчас происходит?», «Что вы чувствуете, говоря это?»), не требуя немедленных ответов.
Осознание своей зависти к её «стене» и страха несостоятельности помогло мне стать устойчивее. Я больше не боюсь своей беспомощности в контакте с ней. Я могу сказать себе: «Да, сейчас я ничего не понимаю, и это нормально. Просто будь здесь». Я вижу, как её «каменность» медленно тает, уступая место тихой, но настоящей печали и злости. И я больше не требую от неё подтверждения моей компетентности. Моя задача – быть контейнером, а не героем. Я перестала видеть в ней «трудного» клиента. Я вижу травмированного человека, который, через свою «стену», учится доверять миру снова. И это доверие начинается с нашей способности пережить мой срыв и остаться в контакте. Драма была, инсайты были болезненными, но они открыли дверь к настоящей работе.